Горизонтальная культура. Культурные измерения. Женское начало - Мужское начало

СООТНОШЕНИЕ ВЕРТИКАЛИ И ГОРИЗОНТАЛИ В КУЛЬТУРЕ В развитии культуры всегда присутствуют две неотделимые друг от друга составляющие: вертикаль и горизонталь. Вертикаль симво¬лизирует собой энергию движения вперед, творческий прорыв в неведомое, новое и неординарное, самобытное и оригинальное, 36 I о трое подчас не осознается таковым современниками и бывает непонятно в силу стереотипности, традиционализма мышления, I южившихся видовых предпочтений и оценочных норм. Развитие культуры в вертикальном измерении олицетворяет собой беско¬нечность, перспективы и авангардное начало. Пионеры-первопро-10 ты вызывают у общества неоднозначное отношение, их идеи и ийствия нередко отвергаются большинством во всех сферах ду¬ховной жизни. Один из египетских фараонов опередил свое время, высказав идею перехода к единобожию, но не получил широкой поддержки и понимания. Христос, проповедуя свое вероучение, был предан учеником и распят. Гениальные художники, за редким исключением, не оценивались современниками по достоинству, в i оответствии с их вкладом в духовную культуру. Драматизм твор¬ческих судеб впечатляет и поражает. Бах получил признание через 100 лет, представители отечественного художественного авангарда вначале тоже не были избалованы вниманием публики. Эти при¬меры из истории культуры, к сожалению, являются не исключе¬нием из правил, а скорее их подтверждением. Известна мысль Н. Бора, что отличающаяся бесспорной новиз¬ной идея проходит три этапа в процессе внедрения ее в обще-l | венное сознание: а) этого не может быть; б) возможно, в этом ЧТО-то есть; в) это бесспорно верно. Что такое горизонталь в развитии феноменов культуры? В три¬пе «отрицание — сомнение — утверждение» вертикаль начинает превращаться в горизонтальную плоскость в момент укоренения новой культурной формы в сознании массовой аудитории, т.е. на стадии ее полного принятия, когда культурная форма становится узнаваемой. В начале 1960-х годов творчество «Битлз» не было уз¬наваемым, но сегодня оно стало безусловно таковым. Соотношение вертикали и горизонтали в культуре — стороны двуединого процесса. Вертикаль — открытие новых форм культу¬ры, «езда в незнаемое», квинтэссенция творчески-продуктивного начала. Горизонталь — процесс постепенного освоения этого но¬вого, превращения его в достояние многих, узнаваемая форма культуры, основанная на продуцировании известного. Кроме изложенной трактовки соотношения вертикали и гори-юнтали в культуре, можно предложить еще одну, в которой вер¬тикаль символизирует процесс временного развертывания культу¬ры, ее исторический характер, принцип преемственности, пере¬ход предшествующих культурных форм или их элементов в новые культурные образования. Так, классическая античность стала образ¬цом для подражания в эпоху Возрождения, классицизма, а элемен¬ты культуры средневековья — в эпоху романтизма. Горизонталь в этом случае может осмысливаться как пространственное развитие культуры, синхронное сосуществование различных локальных и на¬циональных ее форм, их взаимодействие и взаимообогащение.

Гуманитарное знание и вызовы времени Коллектив авторов

Вертикальное и горизонтальное измерения текстологического пространства России

Текстуальная революция имеет свои горизонтальное и вертикальное измерения. Единый текст культуры – это осмысление рефлексий по поводу культуры и в то же время творческая потенция в самореализации культуры. В качестве самых объемных текстуальных оппозиций русской культуры предстают: «горизонтальная», становящаяся все более абстрактной оппозиция Восток – Запад и менее идеологизированная, исторически первичная внутри, культурная «вертикальная» оппозиция Север – Юг (с ее «северным» и «южным» текстами).

«”Парадигма” противостояния России “Западу” как целому, – отмечает Ю. Левада, – оформилась лишь в XIX веке, после наполеоновских войн, и обладает многими характеристиками позднего социального мифа… Образ “Запада” во всех его противостояниях (официально-идеологическом, рафинированно-интеллигентском или простонародном) – это прежде всего некое превратное, перевернутое отображение своего собственного существования (точнее, представления о себе, своем). В чужом, чуждом, запретном или вожделенном видят прежде всего или даже исключительно то, чего недостает или что не допущено у себя. Интерес к “Западу” в этих рамках – напуганный или завистливый, все равно – это интерес к себе, отражение собственных тревог или… надежд». Этот, по выражению Левады, «комплекс зеркала» объясняется многими критическими переломами и перипетиями русской истории и культуры.

Взаимодействие самых общих культурных текстов – северного и южного – осуществляется и в текстах иного уровня. Поморская культура как квинтэссенция северного текста возникла в результате колонизации пришлым русским населением северных территорий. Но это был особый тип колонизации, важнейшей стороной которой была «монастырская колонизация» преимущественно безжизненных и малонаселенных просторов, хотя известны и эпизоды этнических конфликтов.

«Русское население, пришедшее на Север с более южных территорий, не только создает новую систему жизнеобеспечения , более адекватную, чем их традиционная, в новой для него вмещающей среде, но и “строит” во взаимодействии с местным населением свою сакральную среду – среду своей собственной культуры, воспроизводя тем самым воплощенную в совокупности культовых сооружений духовную ее составляющую. Таким образом, природный ландшафт превращается в культурный ландшафт, который включает в себя как профанную, так и сакральную части. Последняя является для пришельцев вещественно реализованной “картиной Мира”, и на ее создание тратится заметная доля общественных энергоресурсов». В целом процесс освоения Севера порождался не «материальными» (в широком смысле слова) интересами или нуждами человека, а преимущественно духовными. На Север изначально шли не столько колонисты, сколько люди, руководствующиеся православной идеей поиска Града Небесного, Царства Божия на Земле. Материальные интересы играли тут второстепенную роль.

Южный вектор имел в русской культуре более прагматичную направленность.

«Море – наше поле», – берет на историософское вооружение поговорку архангельских поморов писатель XX в. Борис Шергин. «Не по земле ходим, но по глубине морской». Отчасти это напоминает «геософию» «южанина» Максимилиана Волошина. «Материк был для него стихией текущей и зыбкой – руслом великого океана, по которому из глубины Азии в Европу текли ледники и лавины человеческих рас и народов. Море было стихией устойчивой, с постоянной и ровной пульсацией приливов и отливов средиземноморской культуры.

“Дикое Поле” и “Маре Интернум” определяли историю Крыма.

Для Дикого Поля он был глухой заводью».

Но в отличие от «земного» Волошина для Шергина именно море – изначальная стихия русской души как таковой, ее «твердый фундамент», материк, а также «души… строитель». Причем не какое-то «внутреннее» и по-нутряному теплое Средиземное море, а распахнутое «великое море Студенец-окиан».

У Пушкина из места «вывернутой» полночно-полуденной (северо-южной) ссылки (крайний юг Южного полушария, вблизи которого находится пустынный остров Святой Елены – зеркальный аналог Овидиевого «севера») выводится обнадеживающая для полунощной страны весть.

Хвала!.. Он русскому народу

Высокий жребий указал

Еще далее продвинулся Пушкин в этом направлении в повести «Капитанская дочка». Пугачёв здесь при первом своем появлении как будто бы сгустился из снежной бури: «Я ничего не мог различить, кроме мутного кружения метели… Вдруг увидел я что-то черное… Ямщик стал всматриваться: “А бог знает, барин… Воз не воз, дерево не дерево, а кажется, что шевелится. Должно быть, или волк, или человек”». То же, кстати, и в «Бесах»: «Что там в поле, пень иль волк?»

Таким образом, пугачёвщина предстает полнощной изнанкой российской истории, готовой сокрушить не только искусственно-стройный город, но и искусственно-стройное государство, созданное той же самой историей. Петр в «Медном всаднике» воплощает в себе обе ипостаси России. Во вступлении к поэме он присутствует как исторический человек. В основных частях поэмы – как наводящий ужас истукан. Между прочим, не столько усмиряющий возмущенные волны, сколько провоцирующий и вдохновляющий их буйство своей простертой дланью.

«Основная идея заключается, стало быть, в том, что созидательная сторона истории отождествилась у Пушкина с темой полдня природы, тогда как разрушительная историческая стихия – с полнощной фазой российского природного круга. Обе исторических ипостаси оказались встроены в очертания циклического времени – основной источник гармоничной ясности пушкинского искусства. Иными словами, утверждающееся новое необратимое время осознано как сторона кругового и как бы вобрана в его очертания. В последующие десятилетия историческое время станет у русских художников единственным, о круговом времени уже никто и не вспомнит. Но вместе с ним уйдет и уникальная мера и ясность пушкинского художественного строя».

Издатель журнала «Телескоп», рискнувший начать публикацию «Философических писем» Чаадаева, Николай Надеждин, в статье «Европеизм и народность в отношении к русской словесности» (1836) полагал, что русский язык, «запечатленный клеймом Севера», вышедший «из благодатных недр задунайского Юга», «раздающийся… от хребтов Карпат до хребтов Саяна, от моря Белого до моря Черного», является главной объединяющей силой, повлиявшей на развитие литературной истории. «Удаление Московии во глубину Севера и разрыв прежних тесных связей с Югом», по мысли Надеждина, «застудили русскую речь в совершенно полночные формы», но язык укрепился, «изъявил права на самобытное существование», «мало-помалу завладел особым отделом письменности, где достиг наконец значительной степени выразительности и силы». По мнению Надеждина, Ломоносов, «сын холодного Севера, представитель русского бесстрастного здравомыслия», слепил из русского языка мозаику («Российская грамматика»).

Для Гоголя северо-южный инициальный проект в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», по замечанию И. Поплавской, воспроизводит в отдельных деталях структуру волшебной сказки, включая в себя четыре основных момента: уход героя из дома, поиск волшебного помощника, временную смерть, за которой следует воскресение, а затем возвращение на родину. В контексте ветхозаветной гностической традиции путешествие Вакулы из Диканьки в Петербург осмысляется в пространственном отношении как движение с Юга на Север, где Юг символически соотносится с Западом, а Север – с Востоком. При этом образ Диканьки выступает как своеобразный центр западного мира, который имеет тенденцию к неограниченному расширению как во внешнем, так и во внутреннем плане. Так, упоминание в повести сорочинского заседателя и шинкаря из Нежина, городов Миргорода и Полтавы формирует характерную центробежную пространственную модель повести. Напротив, подробное описание внутреннего убранства диканьской церкви, хат Чуба, Солохи и Пацюка обнажает центростремительные пространственные связи. Эти противоположные тенденции создают целостный и одновременно внутренне противоречивый мир, онтологическая сущность которого определяется через распадение слова и дела, намерения и поступка. Приказание же Оксаны достать ей сапоги, которые царица носит, воспринимается как словесный императив для героя, заставляющий его отправиться в Петербург, который так же, как и Диканька, оказывается целостным и в то же время внутренне поляризованным миром. С одной стороны, Петербург как русский аналог Иерусалима, как средоточие земной Премудрости органично совмещает в себе слово и поступок, становится своего рода символом исполненного слова. Вместе с тем проводником героя в Петербурге выступает черт. Возвращение же затем в Диканьку описывается как и реальное, и метафизическое воскресение. Так через пространственное движение главного героя с Юга на Север и обратно раскрывается своеобразие трактовки писателем гностического. Подчеркивается равнозначность и Диканьки, и Петербурга в плане обретения героем высшего знания. В параллельной христианско-мифологической традиции путешествие героя с Юга на Север соотносится с картинами Страшного суда и ада, находящихся соответственно в правом и левом притворах диканьской церкви. При этом правая сторона воспринимается в повести как аналог Севера и Востока, а левая – Юга и Запада. Пространственная симметрия, объединяющая в повести Север (Петербург) и Юг, Восток и Запад, проецируется на ключевые символы Священной истории.

Бегло отметим и другие примеры организации художественного пространства по указанной вертикали. Афанасий Фет в стихотворении «Снега» так выражает свои гео– и климатопоэтические предпочтения:

Я русский, я люблю молчанье дали мразной,

Под пологом снегов как смерть однообразной…

Однозначно был «вреден север» для Осипа Мандельштама. Петербург превращается у него в Петрополь – прозрачное и призрачное царство умирающей культуры, поглощаемое хаосом географически не локализованного моря. Море с положительными коннотациями – всегда южное. Его образ ассоциируется с мифологической античностью, легко переключаясь в иносказательный план – от «житейского моря» до «свободной стихии».

В статье «Слово и культура» Мандельштам описывает «Траву на петербургских улицах – первые побеги девственного леса, который покроет место современных городов». Любопытна перекличка этой эсхатологической картины гибели старой и зарождения новой одухотворенной природы с описанием разоренного , но вполне практического рая в заметке «Ползучий кустарник» (лето 1921 г.) Александра Грина. Здесь тоже описан феномен 20-х годов – нашествие травы на улицы Петербурга – «казалось, произойдет зарастание исторических городских перспектив лютиками, ромашкой и колокольчиками». Речь не идет о влиянии или заимствовании. Грин, погруженный в пространственный шум времени и знакомый с разными способами его интерпретации, вполне в духе времени отдает дань и бытовому натурализму, и романтизму, и символизму, дополняя эклектизм эпохи эклектизмом беллетристическим. Однако пространство во всех типах повествования Александра Грина, имея жизнеподобные очертания, подчиняется вполне традиционной оппозиции север – юг. В бытовых рассказах, как отмечено Н. А. Петровой, действие обычно происходит на севере, в фантастических – в южных приморских городах, в фантасмагорических – север и юг смыкаются в едином топосе (север смешался с югом в фантастической и знойной зиме; Юг, смеясь, кивнул Северу) .

Из книги Священное и мирское автора Элиаде Мирча

1.1. Однородность пространства и иерофания Для религиозного человека пространство неоднородно: в нем много разрывов, разломов; одни части пространства качественно отличаются от других. «И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих; ибо место, на котором ты

Из книги История мировой и отечественной культуры автора Константинова С В

30. Наука и грамотность в России в XVI в. Появление в России книгопечатания В этот период на Руси развивается грамотность. Знание письма и счета требовалось во многих отраслях деятельности. Берестяные грамоты Новгорода и других центров, различные памятники письменности

Из книги Теория культуры автора Автор неизвестен

10.3.2. Дом как локус пространства повседневности Пространство повседневности в его собственной специфике – это дом. Дом, жилище – одна из фундаментальных реалий культуры и один из ключевых культурных символов. В процессе исторической эволюции места для жилья и концепта

Из книги Категория вежливости и стиль коммуникации автора Ларина Татьяна Викторовна

12.1.2. Архитектоника культурного пространства Пространство является жизненной и социокультурной сферой общества, «вместилищем» культурных процессов, главным фактором человеческого бытия. Культурное пространство имеет территориальную протяженность, в нем очерчены

Из книги Основы рисунка для учащихся 5-8 классов автора Сокольникова Наталья Михайловна

12.1.3. Динамизм пространства и культурные контакты В культурном пространстве возникают волны культурных контактов, исходящие из внешних или внутренних регионов. Византийская, татаро–монгольская, французская, германская, американская, турецкая, китайская, японская и

Из книги Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии автора Банников Константин Леонардович

1.2.2. Параметры измерения культур Культура – абстрактное понятие, и описать ее чрезвычайно сложно, но те попытки ее описания, классификации, измерения, которые уже предприняты учеными (G. Hofstede, E. Hall, C. Kluckhohn, F. Strodtbeck и др.), представляются весьма существенными, поскольку

Из книги Открытый научный семинар:Феномен человека в его эволюции и динамике. 2005-2011 автора Хоружий Сергей Сергеевич

Из книги Поэтика древнерусской литературы автора Лихачев Дмитрий Сергеевич

Из книги Страна Дяди Сэма [Привет, Америка!] автора Брайсон Билл

11.04.07 Глазова-Корриган Е.Ю. Поэтика Мандельштама: Психолого-антропологические измерения Хоружий С.С.: Коллеги, в нашем очередном заседании - доклад Елены Юрьевны Глазовой-Корриган, профессора университета Эмори в городе Атланте (США). Повторю название ее доклада: «Поэтика

Из книги Короткая книга о Константине Сомове автора Ельшевская Галина Вадимовна

Из книги Культурология автора Хмелевская Светлана Анатольевна

Из книги Италия в Сарматии [Пути Ренессанса в Восточной Европе] автора Дмитриева Марина

ГЛАВА 2 «Соглядатай пространства» В опубликованной части воспоминаний Евгения Михайлова, племянника Сомова, есть характерное упоминание о сложностях, которые неизбежно испытывал художник, сталкиваясь с необходимостью перспективных построений. И сам он жаловался на

Из книги Фракталы городской культуры автора Николаева Елена Валентиновна

7.4. Советский период развития культуры России. Современная социокультурная ситуация в России Ситуация осмысления самобытности отечественной культуры, ее несводимости ни к западной, ни к восточной моделям развития усугубилась после Октябрьской революции 1917 года –

Из книги Как это делается: продюсирование в креативных индустриях автора Коллектив авторов

Инсценировка городского пространства В результате установки триумфальных арок происходило пространственное переструктурирование города. Отмечая важные точки – ворота, мосты, площади, ворота к замку-резиденции, – эфемерные конструкции способствовали тому, что все

Из книги автора

Глава 2 Фрактальные пространства города

Из книги автора

Об аудитории и системе измерения Молодая и активная аудитория является одной из самых платежеспособных, но удержать эту аудиторию сложно. Мы часто пишем в брендбуке, что наша аудитория активная, тянущаяся за знаниями, любящая путешествовать. А в конце так и тянет

Организационная культура - это набор наиболее важных предположений, принимаемых членами организации и получающих выражение в заявляемых организацией ценностях, задающих людям ориентиры их поведения. Эти ценностные ориентации передаются индивидам через «символические» средства духовного и материального внутриорганизационного окружения.

Многие исследователи отмечают ряд общих моментов (рис. 1.):

Рис. 1 - Общие основания культуры организации

Структура организационной культуры имеет два измерения: горизонтальное и вертикальное.

Горизонтальное измерение характеризуется многообразием культурных форм. Вертикальное измерение задается категорией «уровень культуры».

В горизонтальном измерении культуры выделяются четыре формы культуры организации:

экономическая;

социально-психологическая;

правовая;

политическая.

Наибольший интерес представляют две формы организационной культуры: экономическая культура и социально-психо-логическая культура.

Экономическая культура организации - результат ее экономического поведения, которое обусловлено механизмом экономического мышления.

Экономическая культура включает:

1) культуру производства - культура организации труда, культура условий труда, культура средств труда и т.д.;

2) культуру распределения;

3) культуру потребления;

4) культуру обмена.

Социально-психологическая культура включает множество компонентов, наиболее явные из них:

1) культура руководителей, сотрудников;

2) этическая и эстетическая культура;

3) культура поведения (мотивации);

4) культура коммуникаций;

5) культура разрешения конфликтов.

В свою очередь каждый из элементов культуры может делиться на другие, более дробные.

Для понимания сущности организационной культуры Э. Шейн ещё в 1981 году предложил рассматривать её по трём основным уровням - поверхностный, подповерхностный, глубинный (рис.2).

Познание организационной культуры начинается с первого, «поверхностного» или «символического», уровня, включающего такие видимые внешние факторы, как применяемая технология и архитектура, использование пространства и времени, наблюдаемые образцы поведения, способы вербальной и невербальной коммуникации, лозунги и т.п., или всё то, что можно ощущать и воспринимать через известные пять чувств человека.

На этом уровне вещи и явления легко обнаружить, но их достаточно трудно интерпретировать в терминах организационной культуры без знания других её уровней. Те, кто пытаются познать организационную культуру глубже, затрагивают её второй, «подповерхностный» уровень.

Рис. 2 - Основные элементы организационной культуры


(по Э. Шейну)

На этом уровне изучению подвергаются ценности, верования и убеждения, разделяемые членами организации, в соответствии с тем, насколько эти ценности отражаются в символах и языке, каким образом они несут в себе смысловое объяснение первого уровня.

Восприятие ценностей и верований носит сознательный характер и зависит от желания людей. Второй уровень корпоративной культуры получил у Шейна название «организационная идеология». Он особо подчёркивает здесь роль жизненного кредо лидера компании - создателя или преобразователя её культуры. Исследователи часто ограничиваются этим уровнем, так как на следующем возникают почти непреодолимые сложности.

Третий, «глубинный», уровень включает новые («базовые») предположения, принимаемые на веру, трудно осознаваемые даже самими членами организации без специального сосредоточения на этом вопросе. Среди этих принимаемых на веру скрытых предположений, направляющих поведение людей в организации, Шейн выделил отношение к бытию в целом, восприятие времени и пространства, общее отношение к человеку и работе.

Некоторые исследователи рассматривают культуру организации только на двух уровнях - поверхностном и глубинном, обусловливая это сходством подповерхностного и глубинного уровней.

В русской культуре начала XX века сложились взаимоисключающие тенденции. Одна, демократическая, означала распространение некоего «культурного минимума» среди широких масс, тиражирование отдельно отобранных культурных ценностей. Другая, «элитарная», выражалась в развитии самой культуры, в создании новых ценностей. Эти две тенденции и составляли «горизонталь» и «вертикаль» русской культуры, о чем подробно и обстоятельно написал И. В. Кондаков:

«На каком-то этапе эти две тенденции не имели между собой точек соприкосновения: они были взаимопроницаемы и независимы друг от друга, они не вступали в полемику между собой и как бы не замечали присутствие друг друга в культуре – они двигали русскую культуру – каждая в своем направлении, что и приводило в конце концов к драматическому разрыву, расколу культуры – на две».

Среди яркой палитры имен художников и мыслителей русского культурного ренессанса, наиболее чутких к драматической проблеме сочетания, соединения в целом культуры ее «горизонтали» и «вертикали», И. В. Кондаков выделяет имя человека универсального, одного из теоретиков символизма Вячеслава Ивановича Иванова (1866-1949 гг.).

«Не будет преувеличением сказать, – отмечает Игорь Вадимович, – что в эти моменты универсальный гений Иванова прорывался к постижению сущностных глубин мирового и русского Духа, выявляя и формируя предельно обобщенные закономерности развития отечественной и мировой культуры в XX веке, сознавая задачи и смысл искусства в трагических испытаниях войн, революций и тоталитарных режимов, потрясавших “лютый век”, указывая на место и роль деятеля культуры, понимающего меру своей ответственности за творимый им мир, перед прошлыми и будущими поколениями».

«Горизонталью» культуры для Вяч. Иванова является «чистое искусство», эстетизм, о чем он излагает в экскурсе о секте и догмате, указывая на оторванность искусства от корней жизни «и ее глубинного сердца дает о себе знать в эпохи упадка, в эпохи поверхностного эстетизма». Единственным предметом всякого искусства по утверждению Вячеслава Иванова является Человек, «но не польза человека, а его тайна… человек, взятый по вертикали, в его свободном росте вглубь и ввысь».

Слово «человек» русский символист определяет с большой буквы, подчеркивая содержание всего искусства, и указывая на религию, которая всегда умещалась в большом и истинном искусстве, «ибо Бог на вертикали Человека». Полного отрицания горизонтального «измерения» в жизни и искусстве у Иванова нет, но он предчувствует неизбежность острой, драматической борьбы подлинного искусства.

В статье «Революция и народное самоопределение» (1917), указывая на напрасное притворство и непозволительное отчаяние в спасении отечества, поэт - символист, заявляет: «Мы, мнящие себя на высоте пространнейших кругозоров, должны положить почин покаянию всенародному… – прийти в разум истинный, исполниться смиренномудрием и мужеством, вспомнить прежнюю верность – не знаменам, не раз вылинявшим и не раз перекрашенным, но живой родине и народу - лицу, – не народу - понятию…». Покаяние – это признание роковой недооценки исторической «вертикали»:

«…Не мы ли носители и множители просвещения и свободы духа, издавна творили в России другую Россию и учили народ любить нашу и ненавидеть прежнюю с ее преданием и исторической памятью, религией и государственностью? Не мы ли стирали все старые письмена с души народной, чтобы на ее голой, пустой доске начертать свои новые уставы беспочвенного человекобожия? Нам было легко это дело, потому что мы воздействовали на варварскую стихию тех равнин,

Мы сеяли забвенье святынь, и вот – стоим перед всходами беспамятства столь глубокого, что само слово «родина» кажется нам многозначным и ничего не говорящим сердцу символом, чужим именем, пустым звуком. Слишком дорогую цену давали мы судьбе за срытие мрачных развалин старого строя, – и вот расплачиваемся за свободу ущербом независимости, за провозглашенные общественные правды – невозможностью осуществить свободу, за самоутверждение в отрыве от целого – разложением единства, за ложное просвещение – одичанием, за безверие – бессилием».

Согласно концепции И. В. Кондакова, русская культура рубежа веков лишь выявила свои «ренессансные» потенции, так и не развернув их до конца. «Русский культурный ренессанс» – это всего лишь метафора , но имеющая под собой основания теоретические, а не одни исторические аналогии.

Оппозиция «индивидуализм - коллективизм » - мощный метод психологии личности и психологии культуры. Позволяет сравнивать «на одном основании» людей, принадлежащих к разным классам, субкультурам, социальным группам, или к разным культурам, таким как американская, немецкая и китайская.

В любом обществе по мере взросления люди учат-ся проводить существенны различия между разными личностями и группами людей, и связывать эти различия с человеческими качествами друг друга и/или групповой принадлежностью. Культурные различия в зна-чении групповых отношений производят наблю-даемые нами различия в поведении, мыслях и чув-ствах людей во время их взаимодействия в группе своих и чужих.

Концепции и практика отношений с окружа-ющими людьми разительно отличаются в разных культурах. Поэтому если мы будем интерпретиро-вать поведение человека из другой культуры по меркам нашей культуры, это может привести к не-доразумениям и непониманию. Хорошие намере-ния могут восприниматься как плохие, а вполне не-винное поведение может показаться угрожающим или даже агрессивным.

Исходя из этого опыта, с одной стороны понятно, что все люди равны в том плане что у всех них психика человеческая, - нет «психически недоразвитых» народов или «сверхчеловеков», как и нет функционально неполноценных языков. В плане описания и моделирования реальности, английский, немецкий и даже русский язык ничуть не лучше языка эфе или йоруба. С другой, - разные формы общественной организации, приверженность разным идеологиям, очевидным образом воспитывает личность по-разному, «вкладывает в неё» разные системы ценностей, разные модели взаимодействия, во-первых, личности и коллектива (я- группа), во-вторых, личности (как представителя коллектива) и событиями и реалиями «большого общества», к которому относится и данная группа тоже.

Первое отношение связано с понятиями «индивидуализм - коллективизм » (чьи цели ценности более значимы - личности или группы?). Индивидуалистические культуры поощряют и ценят индивидуальность и уникальность челове-ка; иерархическая власть и социальные различия здесь сведены к минимуму, провозглашается всеоб-щее равенство. Коллективистские культуры высо-ко ценят групповые интересы; индивиды определя-ются больше через групповую принадлежность, чем через их собственные качества. В таком обществе поддерживается иерархическая дифференциация и вертикальные связи, а роль, статус и поведение че-ловека определяются его положением в иерархичес-кой структуре.

Второе придаёт индивидуализму и коллективизму «новое измерение» - вертикальный или горизонтальный индивидуализм-коллективизм.

Вертикальный (индивидуализм или коллективизм) связан с обожествлением социальной иерархии, приданием ей самодовлеющего, почти сакрального характера, с представлением о том, что я человек маленький, и решать должен свои проблемы в своём сообществе (по-индивидуалистически или коллективистски, - это уже следующий уровень выбора), а проблемы страны, мира будет решать начальство.

Горизонтальный (индивидуализм или коллективизм) связан с представлением о принципиальном равенстве людей - если меня что-то волнует, я не могу переложить бремя размышления и ответственности на кого-то - даже на любимую партию, чью идеологию разделяю, на парламент и правительство, которое сам выбирал, а буду думать и действовать сам. Независимо от того, это события в моём окружении, которые касаются меня лично, влияют на мои интересы и успешность группы, или это события на другом конце Ойкумены, до которых мне вроде бы дела нет. Для простоты опускаю связанность всех людей в системное целое и культурно, и экономически - большинству людей это приходится доказывать, в их представлениях есть только «я» и «моя нора», в смысле моё сообщество, нация, страна и пр.

В горизонтальном индивидуализме личности автономны и равны, а связь индивида и группы - есть область свободного выбора. Люди входят в какие-то объединения и состоят в них до тех по, пока им это нравится. Поскольку принадлежность здесь не является проблемой - ни членство в малой группе, ни национальная принадлежность, ни культурная идентификация, всё это выбирается свободно как книги в библиотеке - людей больше всего здесь волнуют проблемы социального целого, страны и мира. Впрочем, я увлёкся, и рисую почти идеал (коммунистический идеал, между прочим, где «свободное развитие каждого есть условие (а не препятствие) свободного развития всех»). И действительно, сообществ и субкультур горизонтального индивидуализма на Земле очень мало, а стран - совсем нет.

В вертикальном индивидуализме личности автономны, но не равны. Социальная иерархия, национальная и религиозная принадлежность «своих» и «чужих» здесь являются реальностями, которые ты не изменишь и с которыминадо считаться почти также как с законом природы. При том что в малой группе, «среди своих», индивиды друг к другу относятся по прежнему по-индивидуалистически. Вертикальный индивидуализм типичен для корпоративного общества - для Южной Кореи с её чеболями, для Италии Муссолини и позднефранкистской Испании, для верхушки греческого общества.

Общества Англии и США, о которых пойдёт речь в других исследованиях по параметру «вертикальный-горизонтальный индивидуализм » находятся где-то посредине, Канада - немного поближе к «горизонтальному» варианту.

В горизонтальном коллективизме люди видят себя членами внутренней группы, в которой все члены равны. Общественные интересы превалируют над личными, как и положено коллективистам, но не развито групповое мышление с его конформизмом и культом лояльности, подавлением личности общинностью, как это обычно в традиционном обществе, в патриархальных культурах. Опять же я описываю идеал (и тоже коммунистический, только достигающийся с другой стороны - со стороны равенства, а не свободы, как горизонтальный индивидуализм). Примеры таких субкультур буквально единичны (страны и вовсе отсутствуют), одно из приятных исключений американские анархисты и леваки. Плюс отдельные личности среди рабочих / студентов в обществах Новой Зеландии и Индонезии, которые исследовались на этот счёт.

В вертикальном коллективизме люди рассматривают себя как членов внутренних групп, которые характеризуются иерархическими и статусными отношениями. В горизонтальном индивидуализме люди автономны и равны. В вертикальном индивидуализме — автономны, но не равны (киббуцники из Израиля, крестьяне Пакистана, вообще люди крестьянских общин в традиционном обществе).

В силу безусловных достоинств двумерного описания психологии личности в координатном поле «горизонтальный коллективизм - вертикальный индивидуализм » (ИК) на нём сосредоточилось большинство кросс-культурных исследований и теоретизирования по вопросу психологических показателей культуры. На протяжении многих лет исследования были направлены на его определение, атрибуты, географическое распределение на планете, последствия для межличностных и межгрупповых отношений и применение. И пока не найдено таких сравнений по личностным характеристикам, противопоставляющих представителей разных культур и разных социальных классов, где оппозиция ИК не была б наиболее значимой инвариантой.

Такие культурные показатели, как ИК , выгодны для теории и исследований, поскольку их можно использовать для предсказания и интерпретации культурных различий не опираясь на стереотипы, частные сведения или впечатления. Кроме того, имеется согласие в концептуальном понимании ИК среди кросс-культурных исследователей по всему миру.Наиболее яркие различия людей разных культур по шкале «индвидуализм-коллективизм» обнаруживаются, когда сравнивают сотрудников ТНК вроде «Экссон» или «Бритиш петролеум». Сравнивают людей одного ранга, уровня доходов, одной статусной позиции внутри корпорации - и различия по шкале «индивидуализм - коллективизм» выпирают особенно ярко.

Оппозицию ИК впервые ввёл К.Триандис - американский грек, для описания различий в личностной психологии членов греческой общины и «чистых» WASP ов. Наиболее обширным было исследование различий ИК у Хофстеде: он проанализировал данные анкеты, оценивающей ИК -тенденции среди работников международной корпорации с филиалами более чем в 50 странах. Его опросник состоял из 126 вопросов, сгруппированных вокруг четырех основных тем: удовлетворенность; восприятие; личные цели и представления; демографические данные. Однако метод измерения ИК , примененный Хофстеде, не был предназначен для получения результатов по индивидам; скорее, единицей анализа была страна. Поэтому его исследование было экологическим, а не индивидуальным анализом культуры. В сравнительном исследовании важно иметь мерило ИК на уровне индивида, поскольку в культурной выборке мы изучаем относительно небольшое количество людей, тем более что субкультуры и социальные группы также различаются по тем же параметрам ИК . Рассматривая влияние культуры на индивидуальном уровне, мы можем охарактеризовать психологическую культуру, лежащую в основе выборки в нашем исследовании, и изучить ее влияние на другие аспекты человеческого поведения.

Страны ранжировались согласно тому, в какой степени люди одобряют ИК -ценности. максимальный индивидуализм оказался для работников из США и Англии, максимальный - из Колумбии, Венесуэлы и Пакистана. Но это сотрудники корпораций, клерки и менеджеры. Исследование рабочих и крестьян разных стран даёт другие полюса континуума, хотя граждане США - среди лидеров по шкале индивидуализма, лидеры коллективизма всегда разные - то Швеция, то Китай с Японией (притом, что Сингапур, Сянган и Тайвань - много индивидуалистичней даже японцев) Израиль, Швеция. Такие же, если не большие отличия по ИК обнаруживаются у представителей разных классов, с одной стороны, в Индонезии, с другой - в новой Зеландии. Сравнивали лиц «свободных профессий», студентов и преподавателей, клерков и менеджеров, специалистов на производстве, мастеров и рабочих, в Индонезии добавляли крестьян, в Новой Зеландии фермеров.

Результат был достаточно предсказуем - верхи общественной пирамиды склонны к индивидуализму, «низы» к коллективизму, причём в обоих случаях это вертикальный индивидуализм коллективизм. А вот «горизонтальные» формы того и другого, связанные с идеей принципиального равенства людей, присутствуют только в средних слоях, в меньшей степени внизу социальной пирамиды (но не у гастарбайтеров в Европе). «Вниз от среднего уровня» это горизонтальный коллективизм, «вверх» - индивидуализм.

Мацумото и его коллеги создали измеритель ИК для использования на индивидуальном уровне, который оценивает контекстно-специфические ИК -тенденций в межличностных ситуациях. Их Вопросник межличностной оценки ИК (ICIAI ), включает 25 пунктов, составленных на основе предшествующей работы по ИК , которую проделали Триандис и его коллеги, Ху, а также Шварц и Бильски.

Пункты описаны в терминах общей ценности (например, подчинение властям, социальная ответственность, жертвенность, лояльность), а не с помощью специфических утверждений, привязанных к одиночным действиям. Универсальные ценности, такие как любовь и безопасность, не включены из-за утверждения Шварца, что эти «зрелые» ценности присущи как индивидуалистам, так и коллективистам. Двадцать пять пунктов представлены применительно к четырем социальным группам интеракций: 1) семья, 2) близкие друзья, 3) коллеги и 4) незнакомцы. Эти четыре группы были отобраны на основании их коллективных различий и предположения, что они максимизируют контекст-специфические различия в поддающемся охвату ряде контекстов. Все эти пункты оценивались дважды, сначала в терминах общих ценностей как руководящих принципов для поведения каждого человека, а затем в терминах частоты фактического поведения.

Триандис, Бонтемпо, Виллареал, Асай и Лукка предполагают, что культурные различия по ИК связаны с различиями в отношениях «Я» — своя (внутренняя) группа в противовес отношениям «Я» — чужая (внешняя) группа. Индивидуалистические культуры, как правило, имеют больше внутренних групп. Поскольку индивидам доступны многочисленные внутренние группы, их члены не слишком привязаны к какой-либо одной внутренней группе. Представители этих культур, как правило, выходят из групп, которые предъявляют к ним слишком высокие требования, и их отношения внутри их групп отмечены высоким уровнем независимости или отчужденностью. В коллективистских культурах, намного больше зависящих от эффективного функционирования групп, преданность члена внутренней группе выше. Коллективисты поддерживают стабильные отношения со своими внутренними группами, чего бы это ни стоило, и демонстрируют высокий уровень независимости с представителями своих групп.

Впрочем, большинство исследователей из США упорно использует одномерную модель ИК вместо более адекватной схемы двумерного описания влияния социума и социальной среды на формирование личности (отдельно «большого общества», и его устройства, определяющего «принцип сборки» социума из малых групп, комьюнити, субкультур, отдельно - малой группы каждого отдельного человека).

Это примитивизирует и упрощает картину явления, и во многом делает выводы из научных идеологическими. Тем более что в США индивидуализм является ценностью, а всякая ценность укрепляется противопоставлением себя собственной противоположности во внешнем окружении (то есть коллективизму), а разнообразием «коллективизмов» и «индивидуализмов» в этом случае можно пренебречь. Большая часть населения Швеции, Дании и Финляндии, примерно треть населения Израиля, например, также определяется как «индивидуалисты», но «горизонтальные», тогда как американский индивидуализм существенно «более вертикален», связан с безусловным признанием социальной иерархии, как она выстраивается результатами конкуренции. Мои немецкие друзья называют это Socialaufstellung - в смысле расстановка всех по надлежащим местам.

Многие исследования демонстрируют полезность ИК при объяснении культурных различий в поведении. Различия по параметру ИК использовались для прогнозирования культурных различий в экспрессии речи, восприятии позитивных и негативных событий из ленты новостей (например, могущих вызывать массовые беспорядки), восприятии выражения позитивных и негативных эмоций других людей (оценка риска позитивной или негативной реакции, вплоть до насилия). В частности, исследование Ли и Боустера продемонстрировало различные влияния темпа речи на восприятие надежности говорящего в индивидуалистических и коллективистских культурах.

Столь же важно суметь оценить ИК -тенденции в различных контекстах, а не только в различных психологических доменах. Не существует единого показателя, который может охватить контекстно-специфические тенденции, в терминах как их концептуальных значений, так и эмпирических приложений. Действительно, как указали Триандис и его коллеги, ИК должен варьировать в различных социальных контекстах. Люди ведут себя по-разному в зависимости от того, с кем они взаимодействуют, и от ситуации, в которой происходит взаимодействие. Человек может отличаться коллективистскими тенденциями дома и с близкими друзьями и индивидуалистическими тенденциями — с незнакомцами или на работе, или наоборот. Если культура поддерживает коллективистские тенденции внутри отношений «Я» — своя группа, маловероятно, что она станет делать то же самое в отношениях «Я» — чужая группа.

В таком случае смысл коллективизма, как он определен разграничением внутренняя—внешняя группы, шел бы в разрез с фундаментальным определением коллективизма. Этот взгляд на ИК предполагает большую ценность разработки контекст-специфических показателей по ИК , чем одиночных показателей, не пригодных для различных контекстов. Этот взгляд на ИК также предполагает, что ИК -тенденции на индивидуальном уровне следует понимать как профили ИК -тенденций по различным контекстам, а не как одиночные показатели, которые глобальным образом суммируют ИК -тенденций.

Д.Мацумото (ред.), Психология культуры . СПб., Питер. 2003.



error: Контент защищен !!